В Манисском сарае — дым коромыслом: птяный в хлам Селим пытается сфокусировать не слушающийся его взгляд на шеренге танцовщиц-синхронисток, призванных усладить его взор, а если  получится, то и не только взор, не подозревая, что расплата за чревоугодие и сластолюбие в лице Сулеймана уже на въезде в Манису.
Зал «Покоритель Кочерги» Махмут доставляет Рустему целый сундук писем от амасьской элиты, беглое прочтение которых приклеивает к лицу Рустема ликующий смайлик.
Ворвавшийся в Селимов вертеп Газанфер разгоняет танцорок по гримеркам и пытается вернуть в сознание выпавшего в алкогольный астрал Селима, отключившегося в результате монотонного мельтешения перед глазами однотипных красоток, пока его грозный папа идет, как Штирлиц, по коридору Манисского притона, то есть, сарая.
Наслаждаться процессом материнства Нурбану мешает наскипидаренная калфа, сообщившая пренеприятнейшее известие: к ним приехал царственный гость-ревизор, а хозяин дома – вдупель, очевидно, все еще празднуя рождение наследника.
Войдя в апартаменты, вызывающие вожделенный зуд и священный трепет у каждого жаждущего занятия трона в будущем претендента, и окинув взором следы недавнего банкета в одну харю, размазанные по кровати, столу и коврам, а в качестве финального штриха — пытающегося удержать равновесие Селима, из последних сил сдерживающего себя, чтоб не заблевать папанины ботинки, Сулейман в ах… ах, каком шоке! Ну а шо вы хотели, спрашивается, родители, желающие сделать сюрприз своим великовозрастным чадам, чаще всего получают сюрприз сами.
Рустем извещает Хюррем о полученном потоке писем с восхвалениями в адрес Мустафы и скромными величаниями его их будущим султаном, ну а че. Ну если амасьская элита открыто называет Мустафу будущим султаном, и это при живом-то пока еще Сулеймане, значит, готовы обеспечить своего любимца взятием власти в его нетерпеливые руки, замутив революцию, — констатирует Рустем. Пора бы Сулейману раскрыть глаза на сей экивок, пусть хоть приготовится, что ли, — подхватывает Хюррем, демонстрируя чуть было не утраченное единодушие со своим пронырливым зятем.
Надев кафтан и умыв мурло, приведя себя тем самым в относительный порядок, Селим принимает на себя шквал Сулеймановых бешенопенных брызг, смысл которых заключается в том, что султан, этакая наивная чукотская школьница, не верил льющейся из каждого утюга информации о непотребстве рыжего, пока самолично не убедился в достоверности народной молвы. Да ладно, батя, я не знал, что Вы нарисуетесь так неожиданно, — попытался защититься Селим, чем чуть не довел сиятельного папашу до рукоприкладства к бесстыжей рыжей морде. А если б знал, так что, — заорал взбешенный Сулейман, — бычки в форточку, пузыри под кровать, а сам опять весь белый и пушистый?! Сгинь с глаз моих, дитя порока!
Выскочив в коридор от переживаний за ставшее вдруг туманным будущее по причине алкогольной невоздержанности кое-кого, Нурбану сталкивается с Називин, и гостеприимно поинтересовавшись у гостьи, чего та забыла в этом месте, услышала, что расстаться со своей султаншей, каковой теперь является Називин, Хункярым оказался не в состоянии, а посему и взял ее с собой.
Михримах интересуется у мужа, чего это он самолично сорвался в дорогу к Сулейману с письмами, как рядовой курьер, неужто оскудела шестёрками земля османская, да и подождать возвращения адресата – не вариант, не? «Промедление смерти подобно» ©, душенька, — озабоченно вещает Рустем, — братец твой Мустафа заигрался в игрульки, уже и заставляет подданных себя султаном величать, не сегодня-завтра возьмет штурмом Зимний, то есть, Топкапы, и привет, одно могу сказать точно, в финале этого квеста прольется кровища, либо самогó амасьского неугомонного геймера, либо всех трех твоих единоутробных братцев.
Вошедший Джихангир, заинтересованный столь спешным отъездом Рустема, уверяет Михримах, что он-то в курсе, что пункт назначения зятя – не Эдирне, как незатейливо навешала ему лапшу на уши дорогая сестричка, а Маниса, охранники треплются языками, как бабы базарные, так что, давай, сестрица, колись.
Оценив обстановку в апартаментах Нурбану и услышав, что ранее тут проживала сама Махидевран, Називин милостиво решает занять сей люкс, выставив Нурбану за порог. Ты совсем страх потеряла, холопка, — попыталась поставить на место свою бывшую прислугу Нурбану, — я так-то, если че, тоже в султаншах хожу, причем внесла вклад в династию в виде пасаншика, а не девки, как ты. Ой, гляньте на нее, султанша выискалась, — дожила-таки до своего звездного часа в отношении бывшей хозяйки Називин, — не сравнивай меня, падишахскую грелку, с собой, сожительницей алкаша, мой рейтинг всяко выше, а посему смотри мне, чтоб сервис был на высочайшем уровне, иначе устрою тебе райскую жизнь.
Нурбану в шоке, как могла Хюррем допустить такое вот, надо было загасить нахалку еще в процессе сбора чемоданов в Манисовку. Калфа просит держать себя в руках и не поддаваться на троллинг со стороны бывшей прислуги.
А що це таке, доню? — видя озабоченное лицо Михримах, интересуется Хюррем, — неужто вздыхаешь от того, что мужа в дорогу выпроводила? Та неее, это ж разве повод печалиться, — отмахнулась Михримах, — Джихангир приходил, все вынюхивал и выспрашивал, зачем Рустем намылился в Манису, пришлось рассказать, я ж честная, вру только в касающихся лично меня вопросах, ну а поскольку Мустафа, по неразгаданным доселе никем причинам, для Джихангира царь и бог, то и связь между ними нерушима. Надо присматривать за младшеньким-то, чего-то его тянет не в ту степь, Мустафа вот-вот вступит на кривую дорожку, да прихватит его с собой, ттт, — озаботилась теперь уже Хюррем.
Тем временем, Джихангир строчит Мустафе донесение/доклад/донос/рапорт о том, что амасьская элита завалила столицу письмами, вследствие чего Рустем ускакал, сверкая пятками, в Манису, чтоб лично показать все это амасьское письменное творчество Хункярыму лично. А почему в Манису, да ты не дребезжи, не махнулся папаня с рыжим дегенератом креслицами, просто поехал погостить. Так что включай функцию поиска истины там у себя, а я тут побдю твои интересы, вечно Ваша навеки Джихангир.
Зашедшая на огонек тетушка Фатьма пытается внести драйва в книжно-затхлую жизнь племянника единственно доступным ее пониманию способом – устроить ему секс-марафон с любыми красотками, каких только носит эта грешная земля. Отвергнув соблазнительное предложение османского Листермана в юбке, Джихангир просит ее совсем об иной услуге.
Получив люлей, Селим мечется по комнате, погонит, ох, погонит папаня меня, не оправдавшего оказанного мне высокого доверия, из своего рая ссаными тряпками. Да ладно, найдем выход, — пытается поддержать его Нурбану. Да какой выход, это конец, конец, разуй глаза, — срывается на нее Селим, как будто это она самолично заливала ему через воронку в горло пойло. Пока ты не выкинул белый флаг, game еще не over, так что выбирай: либо лапки кверху, либо утрешь сопли и вперед, на баррикады, водружать знамя победы, — показала Селиму свет в конце его туннеля Нурбану.
Джихангир по теткиной наводке встречается в кустах с Атмаджой, и поинтересовавшись, каким образом телохранитель Мустафы охраняет его тело в такой дали от самого тела, выслушивает мнение самого телохранителя, что иногда требуется и дистанционная охрана объекта. Удовлетворившись ответом, Джихангир вручает Атмадже письмецо для Мустафы, веля сообразить его экспресс-доставку до адресата.
Испросив аудиенции у гостящего в его доме отца, Селим выслушивает от него, каких паскудных деток тот вырастил: сначала Мустафа, потом Баязид, а теперь и Селим – вся эта троица вогнала своего почтенного отца в стыд и срам, очевидно, педагогическими способностями Сулеймана природа обделила. Нет-нет, папá, это исключительно, целиком и полностью моя вина, что у такого великого правителя выросло такое непотребное чадо, как я, — кается Селим, — да провались я в преисподнюю, лишь бы Вы за меня не краснели, а посему падаю пред Вами ниц и прошу презренного раба Вашего понять и простить, как завещал великий А.Р. Бородач. Да простить-то не сложно, на самом деле, — терзается сомнениями Сулейман, — так ты ж, рожа твоя беспутная, опять сиганешь в отстойную яму пороков людских. Не-не, я больше так не буду, — клянется Селим, сам начиная верить в то, что говорит, — разрази меня гром и постигни меня кара небесная, если я еще хоть раз прикоснусь к тому, чего нельзя.
Собирающего манатки Сюмбюля застает шокированная его сборами Афифе, интересующаяся, за какие такие грехи Сюмбюля погнали ссаными тряпками из топкапского рая, раз тот утрамбовывает свои чемоданы. Я, хоть и грешен, но, по хюрремову велению и моему хотению, отныне свободен, а посему, «подружка дней моих суровых, голубка дряхлая моя» © ищи мне замену, дабы было кому водить наложниц по вызову по главной тропинке в постель Османского мачо, — поставил Афифе перед фактом Сюмбюль. Вай-вай, да ты никак с умишком-то в ссоре, — остудила его пыл Афифе, — раз не понимаешь, каково это – после долгой жизни в клетке в качестве гаремного надзирателя вдруг получить волю, чего ты с нею будешь делать, с волей этой? Да я и сам пока не пойму, — признался Сюмбюль, — как бы страшно менять жизнь на старости лет так кардинально, а все же хочется узнать, что такое свобода от приказов, пинков и щипков сверху, и помереть, наконец, не тварью дрожащей, а свободной личностью. Афифе в шоке от выросшего на ее глазах самосознания букашки.
Фахрие вздыхает, как же гарем переживет отсутствие Сюмбюля, но Хюррем уверяет, справимся, однако теперь тебе надо бдить за двоих. Да зачем ему свобода? — недоумевает Михримах, — он же старый уже, заверните его назад, мамо. Не понять тебе, детка, с золотой ложкой во рту рожденная, — качает головой Хюррем, — каков вкус свободы на самом деле, ведь ты ее не теряла. Вошедшая Афифе, все еще находясь в шоковом состоянии, получает от Хюррем подтверждение того, что Сюмбюль отныне птица вольная, и в качестве контрольного в голову – генеральную доверенность на управление хюрремовой недвижимостью за периметром Топкапы на имя Сюмбюля.
Фатьма, зажав Соколлу в кустах, пытается выудить у того информацию о причине, вынудившей Рустема ускакать в Манису, роняя тапки. Я не в курсе как бы, — отнекивается Соколлу, — но ежу понятно, что не желание В-Азама прогуляться по манисским лугам в поисках той самой заветно-волшебной травки, а исключительно государственные интересы сподвигли его на то, вернется как только, так сразу. Вернуться-то вернется, но надолго ли, ты бы уже начал составлять список гостей на банкет по случаю вступления в В-Азамовую должность, — посоветовала Фатьма, — не зря же в таком юном возрасте стал аж целым адмиралом, главное, не прислуживай всяким там Сам-Знаешь-Кому, и блестящая карьера тебе обеспечена. Чтоб Вы перестали доставать меня своими намеками, сообщаю, что служу только Хункярыму, и никаких связей, порочащих меня, иметь не собираюсь, — расставил разом точки над всеми Ё Соколлу. А вот Рустем не такой, — гнет свою линию Фатьма, — даже Хюррем вычеркнула его из списка своих протеже, раз подслушивала его беседы, того и гляди сольет бобика за ненадобностью. Ну это вряд ли, — усмехнулся Соколлу, — Рустем так-то не просто мимо проходил, а является, на минуточку, мужем дочери Хюррем. Пффф, так Михримах стоит только произнести три заветных для Династии слова, дело-то житейское, как Рустем тут же окажется в легионе списанных за ненадобностью династийных мужей, и тогда, оооо, на небосклон взойдет звезда с твоим именем, — воодушевила на подвиги Фатьма.
Нурбану спрашивает у Селима, как все прошло, собирать уже вещи или погодить еще. Ну я прощеньица попросил там, сказал, что бухать больше не буду, — отчитался Селим, — но Хункярым же как закрытая книга, на обложке — смайлик, а внутри — смертный приговор, по его похерфэйсу и не поймешь, чего ждать. Ну то, что принял да еще и выслушал – уже айс, хотел бы пенделя дать, так уже бы летели в какой-нить Козлодойск, — обнадежила Нурбану, — ты главное теперь дринькай в меру, а не как руссо туристо в последний день отдыха по системе «all inclusive», и тогда к тебе не возникнет претензий. Да я на самом деле завязал, — уверяет Селим, — все. Ну-ну.
Сюмбюль приходит к Хюррем попрощаться, обещая держать ее в курсе событий и каждодневно молиться за нее. Хюррем и Михримах желают ему счастья. Окинув печальным взглядом свое бывшее теперь уже подшефное хозяйство, Сюмбюль покидает гарем, проходя через строй печальных наложниц, печальных калф, печальных евнухов и прочей печальной гаремной нечисти. Вперед, на свободу — с чистой совестью.
Мустафа приветствует приехавшего по его вызову Баязида, для которого в дальней комнатке припасен сюрпрайз по имени Хуриджихан, приезд которой к Мустафе был заранее обговорен между братьями. Двоюродные голубки встречаются, благодаря Мустафу за сводничество. Мустафа доволен, таки есть в их семействе еще более шехзанутые, чем он, вслух уверяя, что предоставил им место для свиданий, дабы уберечь их (в первую очередь, от опасностей, подстерегающих парочку при встречах в кустах).
Нурбану и Називин продолжают взаимный троллинг. Устроив бывшую прислугу по высшему разряду, Нурбану получает взамен благодарности напоминание, что так оно и должно быть, в противном случае Нурбану пожалеет, что ее родители в свое время не воспользовались контрацептивом. На замечание гостьи о жопорукости служанок Нурбану, роняющих столовые приборы, хозяйка дома соглашается, действительно, такую первоклассную прислугу, как гостья, трудно найти. Смотри-ка, кто бы знал, что все так повернется, и уже не я, а ты будешь подтирать мне задницу, — ехидничает Називин, — вот что значит судьба и ее выкрутасы. Судьба – штука непредсказуемая и мало кому известная, — согласилась Нурбану. Вошедшая калфа прекращает троллинг приглашением на церемонию регистрации нового гражданина Османии. Називин, есссно, в первом зрительском ряду, потому как где ее спонсор, там и она.
В это же время Сулейман неожиданно слышит за спиной знакомый голос, вызывающий у него ванильную улыбку на бороде. Обернувшись на призыв, он убеждается, да, так и есть, пухлощекая 30-летней давности няшка Ибрахим снова тут, бывшие приятели до тошноты сладко улыбаются друг другу. Очень-очень толерастно, Шахин, жги и дальше.
Тем временем Локман, малость шокированный тем, что Хункярым ему лыбится, как Чеширский Кот, приглашает проследовать грозного улыбаку на регистрацию Селимова отпрыска. Сморгнув, Сулейман понимает, что то была лишь зрительная иллюзия, не зря жаловался на зрение, никаких Ибрахимов, молодых и зрелых в помещении не наблюдается.
Взглянув на внука, Сулейман вспоминает аналогичную церемонию, только с регистрацией Мустафы. Взяв безымянного гражданина на руки, главный регистратор Османии нарекает внука Мурадом. Нурбану счастлива и благодарит Сулеймана за оказанную им честь. Милостиво подав ей для лобызания свою длань, и взглянув на Селима как на говно, Сулейман с Називин в подмышке покидает помещение. Селим подавлен, сейчас бы махнуть пол-литра для настроения, да зарекся пить не вовремя.
Пока двоюродные голубки ванильно воркуют, и голубка задает голубку канонический вопрос «а что же будет потом?», Махидевран точно знает, что потом не будет ничего хорошего, потому как стоит Хункярыму узнать, что Баязид устроил в Амасье дом свиданий с отлученной от него Хуриджихан, первым получит люлей сам Мустафа за организацию такого безобразия. Ой да ладно, не узнает, а братец скоро свалит, даже чаю не попив, расслабьте морщины, мамо, — успокоил ее Мустафа. Скорей бы, я надеюсь, ты не посвятишь его в свои брачные тайны, будь он хоть трижды твоим поклонником, он же наследие рыжей твари, по-любому ей донесут добрые люди из его окружения, — высказывается Махидевран. Да все нормально, это мой человек, — успокоил ее Мустафа, решив послушать маму и сделать наоборот, как всегда.
Закосив под обычного покупателя без царских понтов, Сулейман навещает вдову-истицу на манисовском базаре, между делом интересуясь ходом вновь открытого дела на Селима. Вдова подтвердила, что дело было открыто вновь, а ответчик Селим компенсировал ее моральный ущерб суммой, намного большей, нежели потребовал судья, ну а кроме того, одарил потерпевшую и ее детей фермой, в общем, жаловаться не на что. Повергнув в шок потерпевшую покупкой у нее двух деревянных ложек за тугой мешочек наличных, Сулейман удалился. Вероятно, при жизни своего неуравновешенного супруга потерпевшая не получала столько бонусов, как после его смерти.
Хюррем пишет Сулейману письмо о том, что хоть физически она свободна, и даже не в наручниках, морально же она заперта в темной комнате, единственный ключ от которой — у Сулеймана в кармане, и если этот косматый надзиратель откажет ей в любви, то узница скончается с приступом клаустрофобии. Вот такие вот ролевые игры у османских пенсов. Фахрие предлагает вызвать курьера, дабы тот доставил сей эпистолярный шедевр адресату, но Хюррем отказывается отправлять письмецо, пусть полежит пока.
Селим в трансе, что хоть Хункярым все еще тусит в Манисе, самого Селима игнорирует напрочь. Газанфер уверяет, надо потерпеть, быстро только бабы Мустафы беременеют, а Хункярыму нужно эстонское количество времени для принятия решения. Появившийся в саду Сулейман выражает желание, чтобы Селим составил ему компанию и, процитировав мудреные мысли персидского поэта, суть которых состоит в том, что коль зарекся, то обратного пути нет, напоминает, что отныне тот, кто наверху, будет судьей, если Селим раскодируется. Селим клятвенно обещает быть хорошим.
Прогуливаясь по саду, Мустафа намекает Баязиду, что пора бы уже и честь знать, тот благодарит за содействие в сердечных делах и сообщает, что Хуриджихан поедет с ним, они тайно поженятся, ну а после свершившегося на вполне законных, хоть и тайных, основаниях шпили-вили, Баязид поставит папашу перед фактом, и даже не думай мне помешать. Да я и не собирался, к тому же ты всего лишь плагиатор меня, великого, — успокоил его Мустафа, — глянь на эту крупногабаритную деву, знаешь, кто это? Это дочь покойного Барбароссы, мой личный референт, ну и по совместительству, моя супруга, — представил даму Мустафа. Увидев вытянувшуюся моську Баязида, Барбариска поспешила успокоить, брак всего лишь тайный, а вспухший в качестве последствия сей тайны живот для всех окружающих – всего лишь результат ночного жора. Да мы с тобой одной крови, ты и я, брат, — восхитился Баязид, — одинаково клали на традиции и правила, не беспокойсь, твоя тайна – моя тайна, Хункярым не узнает то, о чем в курсе последняя амасьская уборщица. Вот и ты придержи свое желание вывалить свои будущие брачные тайны на суд Хюнкарыма, ибо от оглашения их выиграет только Селим, а ты ж этого не переживешь, верно? – надавил на любимый больной мозоль Баязида Мустафа.
Називин, которую Нурбану между делом вывела на балкончик, выходящий во внутренний двор с гранитным полом (что архиважно), продолжает толсто троллить свою бывшую госпожу-хозяйку тем, что звезды, с которых любила считывать информацию доморощенная любительница астрологии, ее нагло дезинформировали, и никакой вершины у Нурбану в перспективе не будет, впрочем, чего еще ожидать от венецианского ублюдка, ставшего рядовой раскладушкой в задрипанном гареме, а вожделенную ею вершину заняла сама Називин. Кровь, вскипевшая в аристократических венецианских жилах, нашла свой выход в ответном слове, что путь из грязи — в князи, равно как и из князи — в грязи, бесспорно, имеет место быть в этой жизни, да только не каждая грязь, впрыгнувшая в князья, способна там удержаться. Офигев от такого булыжника в ее огород, Називин вознамерилась отхлестать по мордям оскорбившую ее честь и достоинство нахалку, но та, опередив собеседницу, сорвала с ее шеи элитную бижутерию и швырнула ее вниз, в расчете на то, что оппонентка, как минимум, наклонится проследить судьбу безделушки. Расчет оказался точен, и, облокотившись на заботливо подпиленные заранее перильца, Називин полетела с вершины вниз на встречу с гранитным полом. Нурбану шокирована, хоть и инициировала сей смертоубийственный акт по полученному немногим ранее в письме Хюррем приказу ликвидировать конкурентку, а все же как-то некомфортно, знаете ли. Калфа, присутствующая здесь же, шустро организует сирену боевой тревоги.
В это же время Селим, ужиная с Сулейманом, между прочим так интересуется, не заболела ли матушка, раз папенька прихватил в поездку не ее. Сулейман взглядом дал понять, что «иногда лучше жевать, чем говорить» ©, а посему жри молча. Наскипидаренный Локман сообщает, что беда-беда, подите сами гляньте.
Выйдя на злополучный балкон, Сулейман сверху наблюдает, как останки его спутницы-попутчицы упаковывают в трупный мешок. Построив очевидцев происходящего, Сулейман требует объяснить сей вопиющий факт, что же произошло с его любимкой. Она упала, — поясняет калфа Очевидность. Нурбану внесла ясность, эмоционально пояснив, что хз как все случилось, вышли на балкончик, стояли, тихо-мирно беседовали, дыша кислородом, как вдруг драгоценный ошейник на шее любимой *самки семейства псовых* (CENSORED) Хункярыма внезапно упал вниз, и она нагнулась посмотреть, однако перила не выдержали ее веса, крыльев жертва не имела, и поймать полетевшую вниз никто не успел. Заплакавшая в нужный момент малышка в люльке добавила в сцену трагичности, вызвав в памяти Нурбану время, когда свежий труп был еще вполне живым и наглым. Сулейману ничего другого не оставалось, как взять на руки ребенка, побаюкать.
Двое из ларца возвращаются в Амасью с письмом Джихангира.
Рустем добирается, наконец, до Манисы и, повелев Локману разбудить Сулеймана, ибо не время спать, когда родина в опасности, интересуется у Газанфера, все ли тут окей. «Все хорошо, прекрасная маркиза… за исключеньем пустяка» ©, — поведал об околевшей кобыле, пардон, внезапно усопшей любовнице Сулеймана Газанфер. С любовницей Сулеймана, соперницей Хюррем да вдруг несчастный случай? Вот это анекдот года, — усмехнулся в бороду Рустем и пошел окончательно добивать подпорченное настроение Хункярыма.
Принеся соболезнования неубитому горем Сулейману, Рустем сообщает, что разосланные ранее амасьской элите запросы показали, что любофф амасьского электората к Мустафе поистине безгранична, настолько, что ему уже присвоено звание «Народный Султан всея Османии». На услышанное Сулейман реагирует очередным приступом глазовспучивания.
Прочитав донесение спецагента Джихангира, Мустафа старается понять ход мыслей и действий Рустема, закрутившего всю эту почтовую свистопляску, никак запущена новая сетевая игра, а главный амасьский геймер и не в курсе. Атмаджа дает подсказку – Тайная комната раскрыта, Рустем мстит и мстя его страшна. Так, а ну-ка, по-быстрому разузнали всё, кому писали, кто писал, чего писал, — дает указание Мустафа.
Читая цитаты амасьского электората о том, как готовы они денно и нощно целовать песок, на который сходил их будущий султан Мустафа, и день, когда сие божество покинет их мухосранскую глухомань, чтобы занять предназначающийся, несомненно, ему трон, станет самым печальным днем для всех обитателей амасьского рая, каковым он является сейчас, благодаря их солнцу по имени Мустафа, который, к тому же, ну просто вылитый дед Селим Грозный Анус, тьху, Явуз, Сулейман чувствует, как зашевелились все его волосы и волосята.
Выставив внешне сочувствующего, но втайне адски ржущего, Рустема за дверь, дабы тот не мешал ощущать трагичность происходящего, Сулейман, напялив любимый мешок а-ля Пожиратель Смерти, пошел бродить по лесу под философские стенания Ибрахимова духа о темных сторонах своей души, о демоне, пустившем в ней корни в тот день, когда умер на его глазах гонец, примеривший подаренный Сулейману отцом пиджачок. Дойдя до некой опушки, Сулейман припоминает, как закопан был здесь данный отравленный артефакт, а пухлощекий скрипач Ибрахим наставлял неразумного Сулеймана, что уж он-то не отец его, пославший такой оригинальный крепко просроченный презент, и коли возникнет в будущем и у него подобное желание, то надобно припомнить этот день и похороненные вместе с пиджачком отрицательные посылы. И вот, спустя долгие годы, когда и сам пухлощекий скрипач отправился на беспокойный покой, Сулейман стоит на месте давней захоронки, сопровождаемый комментариями Незбагойного Духа о том, что в каждом достаточно и амброзии, и фекалий, что предпочтешь, то и победит.
Ну дела, — поцокал до сих пор не уехавший домой Баязид, посвященный Мустафой в письмо Джихангира, — если Рустем сорвался вдруг в Манису вдогонку за Хункярымом, то вряд ли это пустячок, хорошо, что наш спецагент «Малыш» предупредил тебя вовремя. Да-да, Джихангир – наш топкапский «крот», — доволен Мустафа. Ну а мне какую функцию отведешь, — жаждет получить распоряжение свыше Баязид. Сиди в своем Зажопинске и никуда не встревай, — велел Мустафа, — мне краснеть не за что, грехов за мной нет. Ну так может кто настучал про Барбарискин статус, или еще чего, давай поторчу здесь еще, в качестве моральной поддержки, — назойливо продлевает свой статус гостя Баязид. Нет уж, езжай уже, скатертью дорога, — выпроваживает загостившегося братца Мустафа.
Рустем, прощупав уже где-то почву, интересуется у Селима, а верно ли, что между ним и Сулейманом прошмыгнула черная кошка? Было-было, но прошло, — успокоил его Селим, — ты мне лучше поведай, насколько значима роль этих вот амасьских писулек, есть ли от них толк? Ну реакция Сулеймана, хоть пока и непредсказуемая, последует точно, ведь его до дрожи бесит факт сравнения Мустафы с Селимом Грозным, свергнувшим в свое время с трона своего отца, — уверил Рустем. Сулейман велит начать сборы, он возвращается в столицу.
Михримах навещает Джихангира, выговаривая ему за то, что тот не приходит ни к ней, ни к матери. Отговариваясь болями, тот между делом интересуется, есть ли новости от Рустема и что там с письмами. Не надо лезть на рожон, — уговаривает Михримах, — вокруг тебя столько прекрасного, недоступного простым смертным, наслаждайся жизнью в меру возможностей и радуйся, что эта война нас с тобой коснуться не может. Да я бы с удовольствием помахал бы шашкой, да не в состоянии, этому, что ли, радоваться, — в очередной раз внушил чувство вины за собственное нездоровье окружающим Джихангир.
Получив разведданные об обзывании его будущим султаном, Мустафа ахнул, вот это свинью подложили ему его верноподданные. Свита поддакивает, вот почему Рустем рванул в Манису, ведь, прочитав такое, Сулейман съест Мустафу на завтрак сырым и неразделанным. Атмадже не терпится ускакать из Амасьи и расследовать-расследовать-расследовать подальше от нее. Телохранитель. Мустафа призывает всех успокоиться и ждать, когда уж завоняет, тогда и поймем, с какой стороны нанесло. Хюррем все пишет и пишет. Радостная Фахрие сообщает ей, что Сулейман-таки вернулся. Мы счастливыыыы.
Баязид возвращается в свой сарай, приветствуя растущих в его отсутствие детей, строй наложниц и наставника, любопытствующего, за каким же таким счастьем ездил к Мустафе его подопечный. А вот за таким, — жестом циркового конферансье представил вошедшую следом Хуриджихан Баязид, — прошу любить и жаловать, сие прелестное создание султанских кровей будет жить здесь, со мной. Задрав аристократичные норки, Хуриджихан торжествующе оглядела моментально морально убитую любимку Баязида, мать его детей, размазанного от представленных последствий наставника, ну и остальную массовку присутствующих. Наставник попытался было возразить, что сие априори невозможно, но был осажен Баязидом, заявившим, что если нельзя, но ему очень хочется, значит, можно.
Вернувшись домой, и, окинув мутным взором традиционную бабскую+Джихангир шеренгу его встречающих, замерших в тревожно-радостном ожидании, Сулейман ломает традиции и выставляет их вон, повергая всех, как минимум, в недоумение. Вяло рассасываемую по коридору толпу разбавляет Фатьма, поинтересовавшаяся у Локмана отсутствием Називин. Услышав, как и все присутствующие, что произошел несчастный случай путем удара об гранит с балконной высоты, Фатьма не упускает возможности обратить внимание присутствующих на несомненный след Хюррем в данной кровавой истории, аргументируя тем, что Хюрремино лицо не выразило удивления. Пффф, пора бы уж привыкнуть, что новое лицо старой Хюррем эмоционально недееспособно, и не выискивать на нем подтверждения своих гениальных догадок. А в чем, собсссно, дело? — решила вступить в диалог Михримах, — балкон, с которого стартанула в вечность покойная, находится в многих тысячах миль отсель, каким образом моя матушка могла сотворить сей нечастный случай? Да твоя матушка везде сует свой нос, — пыхтит Фатьма, (как говорится, уж чья бы корова мычала), — потому и в Манису твой папенька взял не ее, а ныне покойную Називин. Приношу Вам свои соболезнования, Ваше сутенерское высочество, в связи с рухнувшими надеждами на возвышение своей подопечной, покойся она с миром, — подытожила беседу Хюррем.
Ворвавшись к Рустему в кабинет, Хюррем велит доложить о доставленных письмах, а главное, о реакции Сулеймана. Не, ну Сулейман такой Сулейман, Вы ж его знаете, — доложил Рустем, — явно психанул, раз срочно прекратил манисскую командировку и вернулся, а всю дорогу молчал как рыба об лед. Н-да уж, и на меня даже не взглянул, знать, не прощена я до сих пор, — вздохнула Хюррем.
Фатьма пытается заострить внимание Джихангира на странности несчастного случая с Називин, однако Джихангира мало волнует сей факт, упала да упала, мало, что ли, в гареме називинов и прочих гормональных препаратов, а вот Мустафа такой один, посему Джихангира больше беспокоит история с письмами, что ж там такого написано, вот в чем вопрос. Ну я пыталась пробить информацию, — припомнив, как допрашивала Соколлу в кустах, пожала плечами Фатьма, — но ничего такого не узнала.
Вернувшийся домой Рустем жаждет простых супружеских радостей, однако Михримах больше интересует, каковы будут дальнейшие действия Сулеймана. Ой, давай уж, отбросим весь этот хлам в сторону, и займемся, наконец, более приятными делами, — предлагает Рустем, — мой тушканчик соскучился по своей норке. Придержи своего тушканчика, норка не в настроении, — отказала в желаемом Михримах. Дежа-вю, плагиат или феномен психологического заражения среди династийных принцесс.
Наставник уговаривает Баязида, что Хункярым никогда не даст согласия, ну ее, эту Хуриджихан, от греха подальше, пока не поздно, а? А ему и знать необязательно, — вот так вот запросто засунул авторитет отца под плинтус Баязид, — и ты выбирай одно из двух: либо ты мой сообщник и подельник, и мы прячем Хури в этом сарае, либо ты не со мной и вали тогда отсюда. Воу, а других вариантов не ожидается? – расстроился наставник, — что ж поделать, тогда я Ваша навеки. Ага, только заруби себе на носу, — продолжает Баязид, — если будешь продолжать извещать мою матушку о каждом моем чихе, не посмотрю на твои седины и выставлю тебя на мороз. Хороший мальчик вырос, добрый, уважительный, законопослушный.
Чета Селимовых, выпроводив, наконец, дорогих гостей, в постели делятся пережитым. Нурбану продолжает держать самооценку Селима на высоте, делая комплименты его уму и сообразительности, при помощи которых он так ловко уладил возникшие по его же вине проблемы, да и раз Сулейманово внимание теперь перекинулось на Мустафу, стоит отметить это дело винишком. Ты че, родная, я ж закодировался, то есть, зарекся, — проявил силу духа Селим, — поди вылей это пойло в унитаз, да откажись от всех поставок винища в мой сарай. Ваааай, — в радостном шоке Нурбану.
Нурбану, красотко, с блеском сдала вступительный в нашу мафиозную группировку экзамен, да и Хункярым, по-быстренькому закопав свою очередную грелку, вернулся к семейному очагу, — констатирует Фахрие. Да-да, выбор засланки в Манису оказался более чем удачен, — согласилась Хюррем, — а насчет возвращения к очагу, так ты выдаешь желаемое за действительное, высох мой родник – потух и наш очаг, он даже мурло в мою сторону не повернет. Ничего-ничего, — оптимистично настроена Фахрие, — подуется и выкинет белый флаг.
Пришедший Джихангир, которого весьма волнует положение Мустафы, нежели собственной матери, требует ответить ей, что такого написано в тех письмах, из-за которых весь сыр-бор, и Хункярым, как царевна Несмеяна, заражает всех окружающих унынием и безнадегой. Посоветовав не вникать во все эти дела, Хюррем удостаивается от младшенького указания отвечать на поставленный вопрос. Очевидно, грешки Мустафы опять отразятся и на нас, — констатировала Хюррем, но Джихангир, требует ответить, о чем письма. Ну раз хочешь, так знай, — малость психанула Хюррем, — все окружение твоего братца, которого ты так обожаешь, непонятно, правда, с каких пор и за что, открыто называет его будущим султаном, а если бы Мустафа не захотел, присваивать сей титул ему никто бы не осмелился.
Махидевран просит Барбариску надавить на Мустафу, чтоб тот сыграл на опережение и доложил Сулейману, что не имеет никакого отношения к письменному творчеству амасьского электората. Барбариска не согласна, ничего ж еще не произошло, так чего мутить воду, не к лицу Мустафе извиняться за то, чего не сделал, тем более, он и за сделанное обычно извиняться не спешит. Осталось сидеть и ждать, какая моча ударит в голову параноидальному Сулейману, всяко-разно по голове не похвалит, — вздыхает Махидевран.
Включив функцию защиты, Джихангир пытается убедить Сулеймана, что Мустафа не при делах, мало ли, кто как его обозвал, что ж теперь отвечать за каждый пущенный в свой адрес коммент. Дорогой мой, дабы получить в свой адрес и лайки, и тапки, надо приложить усилия для их получения, — разъясняет Сулейман, — и если б Мустафа закрыл бы рот своим почитателям, так никто бы и не осмелился вновь его раскрыть. Да ладно, — решил зайти с другой стороны Джихангир, — и я порой бываю в мечтах, что мне бы вдруг повезло, это я, которому вход на трон заказан по анатомо-физиологическим причинам, а что делать зрелому и опытному Мустафе, нельзя разве помечтать о будущем, да подготовиться к тому дню. К дню моей смерти? – офигел слегка Сулейман, — спасибо, родной, только, когда я уйду от вас, трон займет не самый готовый к его занятию, а самый достойный его занятия.
Хюррем продолжает заниматься эпистолярным творчеством, убеждая в письме Сулеймана, что прошла и Крым, и Рым ради него, одни двухлетние посиделки в яме чего стоят, и просит, наконец, проявить хоть какую-то реакцию по отношению к ней, сжечь, запереть, закопать, велеть отравиться, но только не быть таким бесчувственным чмом, ибо находиться к нему так близко и, в то же время, так от него далеко, для нее хуже смерти.
Дождавшись, пока Сулейман прочтет сие послание, Афифе заявляет, Хюррем тут, за дверью, чего ей передать?
Выслушав через Афифе Сулейманов отказ на получение аудиенций, Хюррем поковыляла коридорами обратно.
Поутру в Диване Сулейман заслушивает внешнеполитический доклад: австрияки жаждут заключения мира на любых условиях, французский король вот-вот отбросит копыта, а это османам крайне не в кассу, ну и на десерт – брат заядлого персидского оппонента Тахмаспа аудиенции жаждет, дабы традиционно обслюнявив Сулейманов подол, получить политическое убежище в Османии, потому как с братцем своим вступил в бои без правил за главный приз – персидский трон. Пригодится персияк-то, а нехай приезжает, — согласился Сулейман.
Фахрие сообщает погруженной в свои личные переживания Хюррем, что разведка донесла о том, что Сулейман заказал местным кутюрье в подарок Мустафе кафтан красоты неописуемой и цены баснословной. Кафтан, значиццо, как мило, — воодушевилась Хюррем, — помню-помню эту байку с кафтаном красоты неописуемой, который прислал в свое время Сулейману его отец, а покойная Валиде, мать его, Султан сообразила, что не к добру такие подарки шлет параноидальный папенька его Селим Грозный, спася тем самым Сулеймана от смерти.
Одобрив продемонстрированный ему кафтан, по умолчанию обозначенный как самый красивый и дорогой, Сулейман велит положить в посылку для Мустафы еще и свое письмецо.
Неизвестно откуда придя ближе к ночи домой, Михримах узнает, что в гостиной Рустема дожидается Соколлу. Зайдя поприветствовать позднего гостя и перекинуться парой ничего не значащих шаблонных фраз, Михримах попадает под прицел ревнивого взора вышедшего к гостю Рустема. Уведя Соколлу в коридор, Рустем беснуется, какого хрена Соколлу приперся на ночь глядя в его сарай, да еще и посмел разговоры разговаривать с его Михримах. Так я, это, доложиться пришел, что король хранцузский того, ласты склеил, новость вроде как не из рядовых, вот и поспешил сообщить, — объяснил спокойно Соколлу. Докладывать будешь в Диване, а в сарай мой проникать, да возле Михримахи моей кружить не сметь, иначе порву на тыщи маленьких соколят, — выставил гостя за порог Рустем, приступая к допросу жены, — чё он сказал, а чё ты сказала, а это с ним ты виделась, пока я был в отъезде? О Боже, какая может быть ревность, стала бы я менять одно бородатое шило на другое косматое мыло, пфффф, — фыркнула Михримах и ушла спать. Одна.
В ателье, где идет упаковка кафтана Мустафы в почтовый сундук, приходит некий евнух от имени Джихангира, желающего добавить в посылку брату и свои подарки. Получив сундук и вынеся его в один из 100500 коридорчиков, евнух открывает крышку, а ждущий его в этом закутке Зал «Покоритель Кочерги» Махмут обильно поливает меховой воротник препаратом, явно не являющимся средством от моли.
Накопив за долгие вечера и бессонные ночи целую коробку письменных посланий Сулейману, Хюррем велит Фахрие доставить их адресату через проверенного Локмана, пусть невзначай оставит коробку под носом у Сулеймана.
Джихангир приходит в ателье с желанием посмотреть на знаменитый кафтан, но главный портняжка сообщает, что кафтан уже отправлен по назначению, причем с подарком от самого Джихангира, как сказал отправленный им евнух. Чё за бред, я никого не посылал, — удивился Джихангир.
Курьеры доставляют посылку в Амасью. Прочитав сопроводительное письмо Сулеймана, в котором тот сообщает, что хотя и наслышан о нарекании Мустафы будущим султаном местной знатью, но все же верить в то, что Мустафа покушается на сие звание, Сулейман отказывается и призывает помнить о том, что всему есть предел, а также напутствует не сходить с верного пути.
В это же время Фидан сообщает Махидевран, что гроза миновала, раз Хункярым прислал Мустафе в подарок шикарный кафтан. Чуть не подавившись лукумом при слове «кафтан», Махидевран кидается спасать Мустафу, роняя тапки.
Тем временем Барбариска (ох, уж эти бабы, все зло от них) призывает Мустафу померить шикарную шмотку, присланную ему отцом явно с самыми добрыми намерениями. Отчего ж не померить, согласился Мустафа, но буквально влетевшая Махидевран в, есссно, самый последний момент заставила сбросить с себя эту бяку. Больше раздраженный, нежели удивленный, Мустафа поинтересовался, в чем дело, мать моя, что за кипиш? Отравлен, стопудово отравлен, — уверила Махидевран, а поскольку сопровождающий ценный груз возмутился таким поклепом на самого Хункярыма, отправившего сей презент, а Мустафа его в этом возмущении поддержал, Махидевран с воплем велела курьеру напялить кафтан на себя. Ну ладно, раз велено, — согласился курьер и примерил одежку. Замерев в ожидании, вся компашка: Мустафа, его жена, его мать, его горничная с тошнотворным именем, дождалась-таки шоу: курьер начал задыхаться, ну а поскольку наблюдающие за ним честные и порядочные граждане не пошевелили даже пальцем, чтоб начать пытаться оказывать экстренную медицинскую помощь, скончался на месте. Увидев прямо перед собой свежеиспеченный труп, Мустафа и Ко шокированы.
Войдя в свои апартаменты, Сулейман обнаруживает на столе целую коробку писем, пробежав глазами одно из них, понимает, что от Хюррем не спрячешься, везде достанет, не устно, так письменно. Оценив количество посланий, Сулейман доволен, есть что почитать на ночь, чем теперь заняться-то, когда последний способ времяпрепровождения покоится где-то в манисской земле, а о новых способах сутенерша Фатьма еще не позаботилась.
В это же время в Амасье Мустафа решает вернуть контрафактный подарок лично, предварительно облачившись в кольчугу и прочие металлические прибамбасы. Вызвав Ташлы, ошарашенного неожиданным кольчужным прикидом хозяина вместо обычной пижамы на ночь, Мустафа велит ему собирать чемоданы, они едут покорять столицу.
Глядя сверху на то, как кружит в бессоннице по комнате с письмом Хюррем его подопечный, Незбагойный Дух приходит к выводу, что никому не удавалось постичь то, что дано было постичь этим двоим, нашедшим друг друга еще задолго до реального знакомства, никто не испытывал такой любви, как эти двое, что остальных несчастных аж завидки берут. Однако оставив километры любовных посланий жены в стороне, Сулейман достает более ценную для него вещицу, заботливо обернутую бархатной тряпицей – дневник Ибрахима.
Проснувшись среди ночи от платонических прикосновений Сулеймана, Хюррем рада, что он ее простил, раз пришел, однако Сулейман выжигает напалмом все ее надежды, сообщая, что она не прощена, оставаться здесь более не может, а посему в принудительном порядке уезжает к Баязиду.
Хюррем в шоке…
Автор: Татьяна Родионова /Cherry/
Для портала TurkCinema.tv http://turkcinema.tv/serial-velikolepni … novoy.html