Хуррем встала и пошла через соуклук туда, где шумела и клокотала вода, но когда ступила в зал Гьёйбек-таш, ударили ей в уши визгливые женские голоса, переплетались с журчанием воды, талалаканья и галалаканья, шепоты и сплетни, вздохи и смех. Где тут спрячешься, куда подашься?
      Она вошла в Гьёйбек-таш, который весь сплывал водой и мыльной пеной. Может, хоть здесь найдет спасение от этого шумливого одурения. Только растянулась на горячем мраморе Гьёйбек-таша, как на нее, не спрашивая, молча накинулась жилистая усатая бабища с шершавыми, как у кожемяки, руками, схватила голову Хуррем, стала безжалостно тереть лоб, виски, скулы, челюсти, потом принялась за шею, за руки, ноги, пальцы, груди, живот, бедра, била, лупцевала, растягивала, сжимала, выкручивала руки и ноги, играла на позвонках и на ребрах, как на цимбалах, упиралась коленями в спину, подпрыгивала, кряхтела, урчала, потом стала вытанцовывать на Хуррем, топтала ее ногами. Хуррем стонала, охала, вскрикивала и уже не знала, где боль, где удовольствие, где жизнь, где смерть. Вот что такое хамам!
      Потом рукавицей из козьей шерсти бабища стала снимать с Хуррем пот, омертвевшую кожу, все лишнее, ненужное, под ее безжалостной рукой Хуррем линяла, как змея, словно бы заново рождалась на свет, а ее мучительница уже разводила в большом медном тазу мыло, взбивала его пальмовой мочалкой до высокой, пышной пены, напустила той пены полную наволочку из крепкого полотна, еще и надула ее и начала тереть Хуррем той наволочкой-пузырем, била, массировала, топила ее в мыльной пене, трижды вымыла волосы, смывая попеременно то теплой, то ледяной водой, долго вытирала и завертывала в сухие, теплые пештемалы, и только тогда Хуррем заметила, что за всеми этими сладостными пытками пристально наблюдала валиде.
      Закутанная в красно-зеленый пештемал, маленькая и легкая, в деревянных сандалиях, украшенных перламутром и бирюзой, валиде стояла спокойно, молча, невозмутимо, словно бы не лились вокруг нее потоки воды, не летали целые облака густой мыльной пены, не клокотало все замкнутое пространство визгливыми женскими голосами. Полуприкрытые веки как бы свидетельствовали, что валиде видела все, даже больше, чем надо видеть постороннему человеку, что она перенасыщена виденным, утомлена, может, и разочарована, ибо надеялась на нечто большее от этой удивительной девушки, которую султан выделил, как только увидел среди гаремниц, а потом забыл так же неожиданно, как и облюбовал.
 

Если вы спуститесь по ступенькам и отворите тяжелую мокрую дверь, то перед вами откроется особый мир, который отличается от сегодняшней суматошной жизни как день и ночь. Здесь царит тишина и покой: туристы с пылающими щеками сидят на деревянных скамейках, а перила нескольких этажей атриума покрыты висящими на них полосатыми полотенцами.

Универсальное белье
Самый старый стамбульский хамам Чемберлиташ построил в середине XVI века главный архитектор Османской империи Мимар Синан. Это отличное место для знакомства с настоящей турецкой баней.

В Интернете туристы охотно делятся своим опытом посещения турецких бань — начиная от страхов перед  унижениями до впечатлений о жестких руках безжалостных усатых мужчин-банщиков.

От девушки-администратора хамама Чемберлиташ получаю одноразовую мочалку, пластиковый жетон и золотистый мешочек непонятного назначения, из которого достаю черные трусы действительно универсального размера, которые для приличия следует надевать во время посещения бани.

О пристойности  и об одежде, закрывающей тело выше пупка, похоже, слышали не все посетители бани, поэтому в моечной можно увидеть самых разных дам в весьма странных позах.

В центре помещения, заполненного горячим воздухом, находится разогретая круглая мраморная плита, лежа на которой посетители бани истекают потом, чтобы подготовить тело для предстоящих процедур.

Хотя на рекламном плакате Чемберлиташ хамами на мраморе лежат красавицы в грациозных позах, открывающаяся на самом деле картина весьма далека от нее; точно так же, как на улице мы видим не только стройные ножки, так и в женской бане представлен срез всего общества.

Мойщицы и банщицы это отдельное зрелище — полные, потные, пузатые женщины, кто-то в бюстгальтере, кто-то без, словами не разбрасываются, а общаются на языке легких похлопываний и шлепков.

Смущенных скромных посетительниц отправляют отдыхать. Открывающаяся сверху картина больше всего напоминает колонию лежащих на отмели морских львов. Лежу на животе и на спине, а над головой возвышается замечательный красивый купол с так называемыми глазами слона — отверстиями, которые ловят свет под всеми углами.

На языке похлопываний
Наконец одна черноголовая мамзель стучит пальцем по моей ноге — пришло время спуститься по скользкому мрамору и вытянуться на мокрой простыне. Девушка натягивает на руку жесткую мочалку-варежку и начинает с энтузиазмом растирать мое тело; указания, как и куда следует повернуться, она раздает при помощи тех же легких похлопываний.

Ощущения очень приятные, поскольку банщица явно обладает большим опытом. В заключение она совершенно неожиданно окатывает меня холодной водой, после чего следует мытье с пеной. Женщина берет наволочку и набивает ее мыльной пеной, после чего выливает всю пену на мое тело.

Далее следует основательная обработка — сначала мне моют спину, пока я лежу на животе, потом, по сигналу шлепка, переворачиваюсь на спину. Поначалу у меня вызвали странные ощущения чужие женские руки, растирающие пену на моей груди, но это быстро прошло.

Поскольку мыльная пена попала и на лицо, то глаза я смогла открыть только после того, как мойщица внезапно вылила мне на лицо черпак воды. Успеваю еще раз перевернуться, пока банщица куда-то пропала, но легкий шлепок по ягодице извещает о ее возвращении.

Далее следует мытье головы, и все — процедура завершена! Сижу в предбаннике, завернутая в полотенце, щеки горят, самочувствие великолепное. Говорят, что в течение часа после турецкой бани женщины необыкновенно хороши, их красота расцветает в полной мере.

Возвращаясь в гостиницу на мини-автобусе, попадаем в столь характерную для Стамбула пробку. Поглядывая для развлечения в окно, замечаю какое-то активное движение. Когда поворачиваю голову, то замечаю в соседнем автомобиле усатого дяденьку, который мне активно машет рукой.

Было ли это вызвано воздействием турецкой бани или чем-то еще, не знаю, но его приветствия продолжались до тех пор, пока водитель не нажал на газ и не врезался в стоявший впереди автомобиль.

Посещение традиционной турецкой бани стоит 69 лир, т.е. примерно 30 евро.

Сулейман не пошевельнулся. Смотрел, как заворачивали тело Мустафы в ковер, как выносили из шатра. Потом велел позвать визирей, великого муфтия и великого нишанджию и писать фирман о наследнике престола. Наследником провозглашался самый старший сын султанский - шах-заде Селим.
      В выборе наследника советоваться Сулейману было не с кем. Хасеки была далеко, да он и так знал ее мнение: склонялась сердцем к Баязиду, потому как напоминал ей самого султана, единственного мужа, которого должна была любить. Собственно, выбирать было не из кого. Было пятеро сыновей, осталось два. За Селима говорило старшинство. Кроме того, в нем есть необходимая степенность, можно сказать, султанская почтенность. Баязид слишком легок, юрок, добычлив, неутомим, непоседлив, казалось бы, настоящий воин и внешне даже похож на своего отца в молодости, но не унаследовал от султана глубоко скрытой неподвижности, способности к упорному размышлению. Кто не умеет сидеть на месте, не умеет думать. Мудрость в сдержанности, неторопливости, в умении сосредоточиться. Он, Сулейман, умел это делать даже в походах. Баязид не способен к этому даже в тот момент, когда задерживается на некоторое время на одном месте. Все у него вразброс - мысли, настроения, увлечения. Даже гарем свой он как-то умудряется разбросать так, что часть одалисок всегда оказывается там, где он выныривает: то в Стамбуле, то в Брусе, то в Конье. Уже успел родить четверых сыновей со своими женами, ждет, кажется, пятого в Брусе. Даже в этом словно бы сходен с султаном, но одновременно и отличен, потому что Сулейман держал свой гарем (пока держал) на одном месте, в царственной неприкосновенности, как и надлежит для двора падишаха, а этот развозит по всей империи.
      Селим не таков. Правда, не очень обременяет себя государственными делами, проводит время на охоте да в пьянстве, пропадает в гареме, предаваясь безудержному сладострастию, но зато всегда на месте, не мечется, знаешь, где его найти, есть в нем внутренняя сдержанность, столь милая сердцу Сулеймана, а еще милее внешность Селима, который словно бы повторил свою неповторимую мать лицом, волосами, ослепительностью кожи.
      А наследниками властелины всегда провозглашали тех, кто милее их сердцу. Так, Чингисхан назвал своим преемником Угедея, Тимур - Улугбека.