В гареме проходит панихида по усопшему Барбароссе, ради которой скорбные смайлики на лица нацепили не только дамы из высшего гаремного эшелона Османии, но и гаремная массовка, выражающая скорбь по главному поставщику лохматого золота, упекшему его в рабство, этакий групповой «стокгольмский синдром». Странно, что хронически-веселая Фатьма не закатила по такому траурному поводу траурную вечеринку с не менее траурными танцами. Заметив, как Називин обменивается мысленными fuckами с приехавшей из Манисы Нурбану, а Фатьма и приехавшая из Амасьи Махидевран мысленно посылают напалмовые лучи добра в сторону самой Хюррем, Хюррем хихикает, славные похороны намечаются, порвется не один баян.
В это же время Сулейман, ощущая дикое одиночество, находясь в окружении джентльменов из высшего политического эшелона Османии (всем великим свойственно испытывать одиночество в толпе), философствует о том, что каждая смерть — индивидуального оттенка и качества, в зависимости от принадлежности усопшего к числу друзей или врагов скорбящего.
Заполонившие Босфор галеры пушечными залпами провожают в последний путь своего усопшего флагмана, вышедшего сухим из воды, но утонувшего на суше. Корабли лавировали-лавировали, да не вылавировали.
Хюррем делится с Михримах своей печалькой: раз уж Барбаросса освободил, наконец, теплое местечко, надо поскорее усадить на это кресло приближенную им задницу, дабы усилия по зачистке вражеских рядов не прошли впустую. Подумаешь, печалька, — отмахнулась Михримах, — Рустем на то и Рустем, чтоб уладить любую нашу проблему. Кстати, о Рустеме, — зацепилась Хюррем, — чегой-то вы разошлись с ним по разным спальням, прям как твои климактерично-гиперсексуальные родители? Вот везде сунете свой длинный конопатый нос, мамо, — недовольна Михримах, — безбагойный он стал слишком, вот и отправила его на холостяцкий диванчик, пусть расслабляется в одиночестве, с журнальчиком, как прыщавый подросток. Давай-ка вспоминай, что ты жена как бы, а не соседка по коммуналке, — велит Хюррем, — и так проблем по горло, не хватало еще и в вашей песочнице порядок наводить.
Тем временем Фатьма хвалится перед Махидевран, что, благодаря ее усилиям, Михримах вот-вот созреет для пенделя Рустему из своей жизни, и никакая Хюррем этому не воспрепятствует, потому как у самой забот полон рот. Да и мы вроде пряниками судьбы не избалованы, — напоминает Махидевран, — только что распрощались с покровителем морским, нам бы нового заиметь из числа преемников усопшего. Занудная ты, — морщится Фатьма, — все ноешь и гундишь, аж скулы сводит от общения с тобой, нюней, расслабься, приложу все силы ради вас, дорогих родственничков.
Столкнувшись с Нурбану в тесном коммунальном топкапском коридоре и похвалившись стремительно возросшим благосостоянием в виде отдельной комнаты в гаремной коммуналке, собственного гардероба, шкатулки с цацками и банковского счета, Називин велит своей бывшей боярыне пасть пред ней ниц и лобызать тапки, так как по гаремной иерархии любовница отца семейства находится выше, нежели любовница одного из сыновей, пусть и рыжего. Ой, да куда тебе, умом убогой, замахиваться на вершины, — остужает ее пыл Нурбану, — как была утковыносительницей, так ею и останешься, деньги умных любят, а не таких ТП, как ты.
Собравшиеся в саду три обиженных брата обсуждают снисходительность Хункярыма по отношению к наглой рыжей морде четвертого брата, с которого как с гуся вода, несмотря на все его косяки. «Кабы я была царица» ©, — кипит Баязид, — дак сразу же бы зарядил пенделя рыжему грешнику. Джихангир напоминает, что еще буквально вчера сам Баязид получил индульгенцию, за то что ушел в самоволку из-за Хуриджихан. Оп-па, «как много нам открытий чудных» © дает выход в свет, — поразился Мустафа, не замедливший прочитать Баязиду нотацию о неприемлемости упомянутых отношений, скромно умолчав о собственных запретно-брачных подвигах. Подошедший Селим своим приходом погружает братьев в молчание.
Тем временем Фахрие заворачивает направлявшуюся в комнату Баязида Хуриджихан, аргументируя свою неслыханную по отношению к младшей Династии дерзость тем, что нечего тереться около царских отроков, когда буря в стакане воды еще не улеглась.
Сохраняя лицо, Мустафа приглашает Селима присесть, раз уж вторгся в их теплую компашку единомышленников. Джихангир сворачивает на тему предстоящих выборов нового Грозы Морей и интересуется прогнозом Селима на этот счет. Чего тут обсуждать, кого назначит Хункярым, тот и будет, — высказывает гениальный по своей простоте прогноз Селим, что вызывает очередной приступ бешенства у Баязида, недовольного тем, что его павликоморозовские методы по отношению к обскакавшему его братцу не принесли ожидаемых результатов. Обменявшись парочкой взаимных аргументов из серии «сам такой», вылившихся в борьбу нанайских мальчиков на свежем топкапском воздухе, оппоненты оказываются в разных углах ринга в результате выступившего в качестве свистка Мустафы. Получив от Мустафы желтую карточку за подстрекательство психически неуравновешенного противника, а также высокоморальную нотацию о том, что он позорит своими косяками высокоморальное звание Царевича, и в качестве десерта плюху от самого младшенького, Джихангира, высказавшего ему свое «фи», Селим советует безгрешным братьям чаще смотрится в зеркало, да проверять, не прорезались ли у них уже ангельские крылья, не засветился ли святой нимб над головами, после чего покидает теплую компашку, не подозревая, что «мне сверху видно все, ты так и знай» ©- Сулейман стал свидетелем этого увлекательного шоу.
Двое из ларца приходят с соболезнованиями к Барбариске, занятой разбором вещей покойного отца. Выразив им благодарность, Барбариска высказывается, что только им и может доверять, вгоняя тем самым в моральный коллапс Атмаджу, получившего приказ на ее ликвидацию.
Соколлу подкарауливает Рустема с вопросом, назначен ли уже новый Гроза Морей, и не Пири ли Реис, ученый Синдбад-мореход, и есть этот самый везунчик? Нет, он, конечно, нам не враг, судя по тому, что первым лайкнул мое ВАзамство, — размышляет вслух Рустем, — но и видеть его во главе османских ВМС тоже бы не хотелось, слишком уж он не наш. Во-во, верно мыслите, потому я и подал Хюррем на рассмотрение несколько подходящих заявок, — подхватил Соколлу, вызывая у Рустема своим не в меру ретивым рвением моральную изжогу.
Тем временем вышеупомянутый Пири, выслушав панегирик своим ученым знаниям, умения и навыкам от самого Сулеймана, советует тому как можно быстрее вручить адмиральский жезл усопшего Барбароссы такому же безбашенному его последователю, дабы тот прекратил начавшуюся среди христиан веселуху по поводу кончины пиратища, вогнавшего в свое время в ночной энурез весь христианский мир.
Направляющийся со своей лейб-гвардией в дом Барбароссы Мустафа сталкивается в саду с Тургутом (одним из пиратской элиты Османии), не замедлившим лизнуть ему руку, как будущему султану, и высказывает пожелание видеть этого преданного ему вояку во главе флота. Атмаджа же, оставив Явуза за старшего в деле охраны Мустафы, отправляется по своим джеймсбондовским делишкам.
Хюррем наставляет Рустема, чтоб тот донес до Сулейманова сознания простые истины – покойный Барбаросса особым послушанием не отличался, своевольничал, проявлял инициативу, и преемник его Тургут – по сути барбароссин клон. Соколлу, вроде как, уже подсуетился, принес Вам на рассмотрение несколько заявок, — гнет свое Рустем, — давайте, я сам их рассмотрю и преподнесу прошедшего мой личный отбор кандидата. Не утруждайся, — угомонила его прыть Хюррем, — я уже выбрала самого Соколлу, ну а че, человек надежный, исполнительный, на вшивость, не в обиду тебе будь сказано, проверенный, одним словом, наш человек, точнее, мой.
Мустафа утешает скорбящую по отцу Барбариску тем, что она не одинока, у нее есть он.
Хюррем уговаривает Селима зарыть топор войны с Баязидом, на что тот советует переадресовать сие пожелание истинному виновнику их вечных склок – Баязиду, вынюхивающему и высматривающему чужие косяки. Зашедший на огонек и убедившийся, что Селим не получает лишние конфетки втайне от него, Баязид бубнит под нос, что рыжий вечно бегает жаловаться. Да хватит уже меряться длиной струи, — выходит из себя Хюррем, — ну-ка пожмите друг другу руки, сказав «мирись-мирись, и больше не дерись». Что-то Вы, маменька, совсем того, — усмехнулся Баязид, а Селим, поддержав его мнение, покидает лобное место, так и не прикурив трубку дружбы. Что-то не на того ты направляешь свои стрелы, твой настоящий враг – Мустафа, пора бы уж понять это, — пытается раскрыть ему глаза Хюррем, но получает в ответ указание не вмешиваться, потому как не ее это дело, с кем Баязиду дружить, а кого троллить и кидать какашки.
Тем временем Мустафа интересуется у Джихангира, как же наказали Баязида за его самовольство, ибо тема преступлений и наказаний для него самого особо животрепещуща, и, узнав, что наказанием для неуравновешенного братца явился запрет на всяческие шашни с Хуриджихан, поражен, — и это все? никаких отрубленных голов, никаких высылок в места еще более отдаленные? Однако, Повелитель наш совсем уж тю-тю, никакой логики в его решениях не прослеживается. Ну, ты ж особенный, — успокаивает его Джихангир, — раз уж якшаешься с политэлитой, должен понимать, что шашни любовные и шашни политические неравноценны, да ты не печалься, рейтинг у тебя стабильно высокий, в твоем арсенале симпатий и военачальники самых разных мастей, и янычары, ибо «собака помнит, кто ее кормит», и даже я.
Заметив, что девица Сулеймания традиционно печальна в ее присутствии, Хюррем советует излить душу, облегчиться, так сказать. Ах, маленькие детки – маленькие бедки, а подросли, так только и успевай, как принимай на себя все их косяки, — вздыхает Сулейман, — стоит одному сунуть конфетку, так другие начинают истерить и визжать. Нельзя удовлетворить всех, — однозначно подумав о чем-то своем, вымолвила Хюррем, — давай я лучше тебе сказку на ночь расскажу о том, что в каждой пироженке обязательно обнаружится кишечная палочка, а в каждом мусорном баке обязательно завалялась нетронутая конфетка, и нельзя сделать омлет, не разбив яиц. Так и тут, вытворяй свое, как считаешь нужным, а кому не нравится – всех в сад. Ах, душа моя, только ты меня и понимаешь, только к тебе и могу повернуться в бане спиной, во как доверяю тебе, — заулыбался Сулейман.
Атмаджа встречается с Мистером Икс, оказавшимся ни кем иным, как седобородым Синдбадом-мореходом Пири, чьей умности и разумности возносил оды Сулейман не так давно, и просит подтвердить или отменить полученный ранее приказ о ликвидации Барбариски, потому как обстоятельства изменились и объект уже не дочь действующего адмирала. Да причем тут, чья она дочь, важно, чья она жена, — аргументировал Пири, — поскольку судьба Османии висит на волоске из-за матримониально распоясавшегося Мустафы, значитца, надо почистить его репутацию от компрометирующего его барбарисового пятна, ибо «нет человека – нет проблемы» ©, как завещал Великий и Ужасный XX столетия.
Пролистав на скорую руку те километры бумаг, которые принес ему на рассмотрение Рустем, Сулейман, дабы не напрягать свое слабое старческое зрение, велит Рустему резюмировать данные, и высказать свое мнение касательно кандидатуры на адмиральское место. Охарактеризовав фаворита адмиральских гонок Тургута как неуравновешенного и своевольного самодура, которому указы не писаны, Рустем предлагает на рассмотрение кандидатуру Соколлу, который, мало того что прошел огни и воды, так еще и государственно благонадежен. А позвать обоих на собеседование, — распорядился Сулейман.
Сюмбюль приносит своей базарной зазнобе вкусняшки с царской кухни, объясняя, что дел в сарае невпроворот, и обещая навестить ее, как только, так сразу. Баязид подкарауливает слоняющуюся по саду Хуриджихан и, затащив ее в кусты, которые все давно пора спилить, чтобы юные девы царского происхождения не подвергали в них угрозе свою репутацию, обещает ей любовь до гроба и пусть горит все огнем.
Нурбану тем временем отчитывается перед Хюррем в своей деятельности на благо рыжих. Поинтересовавшись здоровьем беременяшки, Хюррем велит ей не расслабляться, потому как шаг влево-шаг вправо, и все, попрощайся с Манисой, венецианское высочество. О, что Вы, что Вы, майн Хюррер, я Ваша до гроба, — спешит присягнуть ей на верность Нурбану.
Фатьма уверяет Мустафу, что дело в шляпе, и приближенный к ним Тургут вот-вот наденет адмиральскую бескозырку, без вариантов. Прибежавшая с донесением калфа сообщает, что на собеседование к Сулейману по поводу адмиральского кресла, помимо Тургута, вызван еще и Соколлу. Это что за ком с горы, чьих будет? – заинтересовалась Фатьма.
Заняв место в потайной VIP-ложе со слуховым проходом прямо в сердце Османской политики, Хюррем приготовилась узнать результаты долгожданного собеседования из самого центра событий. И пока Рустем разворачивал падишахский приказ, напуская дрожь на кандидатов и присутствующих в Диване по такому случаю шехзадей, соискатели вакантной адмиральской должности припоминали, в каком ключе происходило само собеседование. Так, на заданный обоим претендентам вопрос о выборе курса следования: по стопам Барбароссы или по составленному собственноручно альтернативному пути, Тургут ответил, что Барбаросса жил, Барбаросса жив, Барбаросса будет жить, и иной курс даже не обсуждается; Соколлу же ответил, что не для того прошел он путь от подтирателя конских задниц, носильщика и разносчика пиццы до главного швейцара, чтобы вот так похерить доверие своего Мухтешемного благодетеля и пойти по стопам Барбароссы, или, Боже упаси, проявить инициативу и самодеятельность при выборе маршрута следования, а потому, куда пошлете – туда и пойду. Что же может быть приятнее для работодателя, чем раболепие собственных подчиненных, а посему адмиральский жезл Грозы Морей вручается Соколлу, о чем, собсссно, и объявил Дивану Рустем, ну а Тургут в качестве чупа-чупса получил место Черноморского смотрящего.
Тем временем Сюмбюль, дожидаясь возвращения Хюррем из тайной комнаты у самой тайной комнаты, так филигранно прячется от неожиданно появившихся неподалеку Фатьмы с Махидевран, что становится объектом их повышенного внимания. Изобразив подбирание с пола внезапно рассыпавшихся жемчужин от разорванной собственноручно нитки четок, Сюмбюль поясняет заинтересовавшимся его неадекватным поведением теткам, что зацепился четками об случайно подвернувшийся угол, вот и собирает все, что рассыпалось, где Хюррем, да где-то в саду шастает, пока он, высунув язык на плечо, упахивается на работе. Ты смотри, так и подохнуть недолго, лошадь ты ломовая, — посочувствовала Фатьма, уводя Махидевран к облегчению, моральному и физическому, Сюмбюля.
Обманутый в очередной раз в своих ожиданиях Мустафа, не в силах выносить такое самовольство Сулеймана, сделавшего назначение по собственному вкусу, покидает Диван, за ним хвостиками следуют Баязид и Джихангир, тоже почему-то обиженные в своих чувствах, видимо, из солидарности с братом. Поскольку Селимова иммунная система достаточно устойчива к вирусу всеобщего обожания Мустафы, он не выбегает как ошпаренный из Дивана, а приносит свои поздравления Соколлу, игнорируя при этом Тургута. Всем спасибо, все свободны, а тебя, Соколлу, попрошу остаться, — в лучших традициях Herr’a Мюллера распускает собрание Рустем.
Тем временем впитывающая через внутристенный стационарный слуховой аппарат информацию Хюррем узнает, что Соколлу обязан своим назначением Рустему, оказавшему ему протекцию перед Сулейманом, а посему должен не забывать, кто его благодетель. Каков паразит, — возмущена Хюррем, — присваивает себе мои лавры, от скотина безрогая, откормила я тебя на свою голову.
Выбравшись из подземелья, Хюррем довольна, не зря, не зря соорудила себе такую аудиосистему, вот и преданность Рустема попала под сомнение, ибо «маленькая ложь рождает большое недоверие» ©, ну да ладно, главное, Соколлу теперь стоит у руля всех османских ВМС. Видя, что хозяйка в хорошем настроении, Сюмбюль, как щенок, просится на улицу, то бишь, за пределы Топкапского вольера. Ну ладно, иди уж, побегай по окрестностям, только не долго, — позволяет Хюррем.
Выслушав доклад Ташлы о собранном на Соколлу досье, Мустафа узнает о принадлежности того к свите Хюррем, и уверяет, — еще не факт, что флот ускользнет из наших рук, подумаешь, адмирал – протеже Хюррем, но ведь капитаны-то на моей стороне, да же? Истинно так, — соглашается Ташлы.
Атмаджа приходит на корабль убивать Барбариску, однако ничего не подозревающая жертва ведет себя не как жертва, даря своему киллеру трофейный батюшкин пистолет, и напоминая, что батюшка вверил ее ему. Вот блин, даже с того света Барбаросса бдит и охраняет свое чадо, — понял намек Атмаджа.
Сюмбюль навещает свою базарную зазнобу, заботливо приготовившую, помимо традиционного комплексного ужина в количестве, достаточном, чтобы накормить до отвала бригаду лесорубов, еще и кувшинчик контрабандной горилки. Ой, я не пью, — кокетничает Сюмбюль, — но за прекрасных дам, как и положено до дна, до дна кувшина, что ж я не мужик?
Узнав о прилете птицы-обломинго, загадившей их радужные ожидания, Махидевран традиционно-страдальчески вздыхает, как несправедлива жизнь, бедный Мустафа одинок и беззащитен в этом кишащем акулами жизненном море, скромно умалчивая о легионе воздыхателей, батальоне соратников, роте защитников, парочке личных телохранителей-ниндзя да жене-амазонке, в случае чего прикроющей своим массивным торсом своего ненаглядного от вражеских стрел. Фатьма отжигает еще хлеще, высказавшись, что, оставшись один на один с судьбой, ее главный племянник не растеряется, ибо знает, как справляться с трудностями (достаточно всего лишь кинуть SOS безлимитному количеству тетушек-династий, не выводимых никаким дихлофосом).
Хуриджихан, став невольной свидетельницей обещания Фатьмы в недалеком будущем закатить вечеринку по случаю победы Мустафы, в шоке кидается в Баязидовы нумера.
Прокомментировав восхождение Соколлу на адмиральский мостик тем, что кривая от огорчения моська Мустафы – показатель благополучия любого их начинания, Хюррем замечает, что Михримах не разделяет данную точку зрения, и напоминает, что неплохо бы ей пересмотреть приоритеты, все-таки Селим и Баязид должны занимать более высокие строчки хит-парада симпатий, нежели Мустафа. Ну а я что, против, потому и решила устроить званый, сугубо родственный, ужин с братьями, — высказала гениальную на бытовом уровне идею Михримах, — потому как ничто не сплачивает коллектив сильнее, чем совместная попойка. Ага, ну удачи, — согласилась Хюррем, — ты только колюще-режуще-метательно-бросательные предметы на всякий случай убери, мало ли.
Дождавшись Баязида в его нумерах, Хуриджихан сообщает ему, что тетя Фатя – та еще штучка, как распевалась соловьем о симпатиях к Баязиду, ну а сама спит и видит, как бы Мустафу протолкнуть вперед. Ой, открытие сделала, — восхитился наивностью Баязид, — всем давно известно, кто в чьей команде, да фигня, Мустафа ж святее всех святых, он меня не обидит, тем более и мать моя Валиде поклялась, что я – ее главный фаворит и любимчик. А ты побольше слушай, мало ли чего тебе наобещают, пока тишь да гладь, — вносит коррективы в кое-как налаженные взаимоотношения между матерью и сыном умудренная не по годам Хуриджихан.
Фахрие в поисках Селима сообщает Нурбану, что его ждут на званый ужин у Михримах. Чудненько, мы обязательно придем, — воодушевилась Нурбану, представив себя первой леди на международном светском рауте, однако Фахрие не замедлила опустить ее на грешную землю, указав, что ужин только для шехзадей, шехзадов, шехзадищ и шехзадюлин, а она к вышеупомянутым категориям никак не относится.
Упоив Сюмбюля до поросячьего визга, его базарная зазноба, по совместительству спецагент, путем получения ответов на задаваемые наводящие вопросы узнает о существовании некой потайной каморки, в которой Хюррем узнает горячие Диванные новости в прямом эфире. Надо же, какая у тебя аморальная шефиня, — высказалась безгрешная Чапман стамбульского разлива, убаюкивая на своем безгрешном плече отключающегося от количества принятого на грудь горячительного Сюмбюля. О да, она такая, чертей на скаку завербует, — соглашается засыпающий Сюмбюль.
Калфа Фатьмы сообщает ей, что приглашение Соколлу получил, чуть аж из трусов не выпрыгнув при имени Фатьмы. Нууу, это он еще моего тела не видал, — с потрясающей непринужденностью рассудила честная вдова, представительница правящей династии – оплота морально-нравственных устоев нации.
Услышав, что в его доме намечается гулянка, Рустем, отбросив в сторону дела, примчался домой, как выяснилось, лишь для того чтобы узнать, что в его доме за его столом ему место не забронировано, потому как ужин приватный, сугубо для братьев-принцев, а не для мужей, да еще и свинопасского происхождения. Приятного вам аппетита, — пожелал Рустем, — только убирая за гостями разбитую посуду и соскребая лукум с обоев, подумай на будущее, что такие мероприятия неплохо бы согласовывать с мужем, дабы он имел возможность вовремя от них отговорить.
Нурбану не дает Селиму расслабиться привычным для него способом, объясняя, что негоже перед походом в гости нажираться винищем. Святая венецианская простота и не в курсе, что, по русским понятиям, негоже в гости приходить, предварительно не размявшись. «Не тронь мое самосознанье» ©, верни на место, — велит Селим, — тем более ни в какие гости в этот серпентарий я не собираюсь. Ну ладно, не ходи, пусть все считают, что ты зассал, — развела его на «слабо» Нурбану.
Михримах принимает пожаловавших на званый ужин трех братьев-акробатьев. А где ж рыжий? — удивлен Мустафа, — ему что, особое приглашение требуется? Выслушав от Джихангира, что Селим проигнорировал их совместный выход в свет, Михримах психанула, — каков наглец, я тут с утра вкалываю у плиты, а он рыжее мурло воротит! Ой, да ладно, меньше народу – больше порции, — отмахивается Баязид, радуясь, что ему, наконец, достанется больше вкусняшек, чем рыжему. В общем, так, — повелела Михримах, — ведите себя прилично, чтоб мне не пришлось делать внеплановый евроремонт.
Заметив, что калфа глазами выстукивает ей сообщение азбукой Морзе, Михримах рассаживает гостей, и выйдя к калфе, узнает, что Селим-таки пожаловал, но не один, а с бабой.
В мраморном доме свиданий надевшая на себя все лучшее сразу Фатьма в нетерпении стучит подошвами, ожидая Соколлу, — ну где же, где этот выпрыгивающий из труселей при ее имени свежеиспеченный адмирал? Это не иначе как Хюррем виновата, — подсказывает универсальную для всех ситуаций причину калфа, — привязала к его ногам гири, вот он и не пришел. Развить тему помешало слегка запоздалое, но с нетерпением ожидаемое появление Соколлу.
Увидев Селима, пришедшего не одного, а в паре с Нурбану, Баязид язвит, ну а что еще остается делать тискающему по кустам своих кузин и прячущих в глуши своих сожительниц с малолетними детьми. Ладно уже, рассаживайтесь, гости дорогие, а то горячее стынет, — распорядилась Михримах, выделив для Нурбану комплект столовых приборов.
Посылая Соколлу свои феромоны сквозь решетчатую ширму, Фатьма, услышав, что свежеиспеченный адмирал служит, прежде всего, Сулейману, ну а Хюррем, впрочем, как и остальные дамы из царской семьи, пользуются всего лишь его почтением, пытается склонить его на кривую дорожку, намекая на альтернативные варианты служения Династии. Я человек прямошагающий, — отмазался Соколлу, — и шагать в обход не вижу смысла. Видя, что все старания по наведению марафета проходят впустую, Фатьма напоследок угрожающе-спокойно советует не упавшему к ее коленкам Соколлу быть осторожнее и не служить тому, кому не следует.
Начавшийся за здравие семейный ужин, в течение которого погодки взаимными взглядами портят друг другу аппетит, постепенно выводят на первый план неразрешенные ими в далеком детстве конфликты, в результате чего Селим высказывает мысль, что взваливать на него свои грехи Баязид привык с детства.
Охраняемая не одним взводом лейб-гвардейцев Мустафы Барбариска морально убита назначением на освободившееся место ее незаменимого отца какого-то швейцара, пусть и главного, видимо, вирус под названием «Династия» мутировал, образовав новый подвид «Династия морская чистокровная». Враги, враги, кругом враги, — подхватив вместе с замужеством параноидальный вирус у новых родственников, стонет Барбариска, — мало того что Мустафу уберегай, так еще и о самой себе надо скоро позаботиться. Чего, как это о себе? – удивился Ташлы, — это что-то новенькое – заботиться о себе, когда существует только один объект для заботы. Да забей, оговорка это, по Фрейду, — отмахнулась Барбариска.
Пробравшийся среди ночи в дом стамбульской Чапман Явуз, прошипев ей о том, что интересы дела должны быть превыше интересов тела, вонзает спящему рядом с ней Сюмбюлю кинжал в грудь, ну и для чистоты операции награждая саму сотрудницу разведки кинжалом в лицо, от которого та и просыпается. Оглядев спящего рядом живого, хоть и мертвецки пьяного Сюмбюля, шпионских дел мастерица бьется в истерике, вай-вай, как же жить-то таперича, из спецслужб еще никто добровольно живым и целым не уходил.
Атмаджа пытается отключиться и забыться в главном борделе Стамбула. Навязывая свой сервис платежеспособному, а значит, приличному клиенту, работница заведения сталкивается с исповедью Атмаджи. Такой жестокости видавшая виды проститутка еще не испытывала, выслушивая многочасовые монотонные откровения киллера-универсала на тему: «Я помню чудное мгновенье, весна, луна, река, варенье, глаза и брови, руки-ноги, и волосы по всей дороге, люблю, убью, забуду, все, больше пить не буду».
А званый ужин продолжается. Михримах выражает надежду, что и Селимов ребенок будет таким же шустрым, как и у Баязида, давая тем самым понять недоумевающей дотоле фактом сокрытия баязидова потомства от родственников зрительской публике о том, что детки вовсе не тайные, ну просто их забыли познакомить с бабушкой Хюррем, не так давно выплясывающей чечетку при известии о беременности Нурбану, и повелевшую оповестить все мировые информационные агентства о том, что род Османовичей продолжится от ее рыжего сынка. Ой, как-нибудь я вас всех объеду и навещу, — угрожает Михримах, — а начну с Амасьи. Милости просим, сестрица, — приглашает Мустафа, мысленно напоминая себе выгрести Барбарискины лифчики из своей постели и вообще услать ее от греха подальше. И я тебя жду, сестрица, — приглашает Селим, — только эсэмэсни заранее, чтоб не пришлось тебя ловить на опушке, как Баязида, приехавшего и уезжавшего без предупреждения. Да-да, сообщи ему, — мгновенно отбивает кинутый в него тапок обратно Баязид, — а то приедешь, а он весь в грязном белье наизнанку.
Поняв, что осуществляется переход от хлеба к зрелищам, Мустафа выгоняет прислугу за дверь, дабы та потом не разносила по таблоидам приватные подробности элитной вечеринки, и берет на себя роль миротворца, призывая выплеснуть, наконец, накопившиеся взаимные претензии и пожать друг другу руки, однако данная инициатива не находит понимания среди враждующих сторон, и Селим, прихватив Нурбану, решает покинуть застолье, пока не поздно. Но Баязид не согласен с таким завершением вечера, а потому на прощанье кидает в спину Селима комментарий о том, что тот сбегает, так как среди присутствующих не услышит купленных аплодисментов в свой адрес. 3…2…1… Go! И началась распространенно-традиционная застольная забава – мордобой без правил. Пока погодки с упоением мутузили друг друга на фоне визжащих баб, отлетающих в стороны тарелок и трещащих по швам надежд на примирение, Джихангир неудачно приземлился на ближайшие подушки, предусмотрительно раскиданные заранее повсюду Михримах. Разняв, наконец, горячих османских парней, Мустафа интересуется у валяющегося на полу Селима, — ты окей или не окей? Да пошли вы все, беситесь из-за Манисы, и дружны вы, пока есть против кого дружить! — орет Селим на вставшую напротив стенкой братскую троицу, после чего с Нурбану в подмышке покидает гостеприимное жилище.
Приходя в себя на фоне перевернутых столов, раскиданных подушек и разбитой губы Баязида, Михримах нарушает тишину, истеря по поводу испорченного ужина и утраченных иллюзий в том, что проблема враждебности между братьями легко решаема. Не, ну он первый начал, вы свидетели, — оправдывается Баязид (есть категория лиц, у которых чувство вины носит исключительно экстрапунитивный характер, то есть, априори во всем всегда виноваты окружающие, нежели сам). Так, всё, молчим, все молчим, авось рассосется, и до отцовских ушей не дойдет этот слышимый во всей округе карнавал, — выражает надежду Мустафа. Ага, как же, да рыжий уже плачется в папкины коленки, — не угомонится никак Баязид, галоперидол ему в помощь. Да мы свидетели, если че, — поддерживает его Джихангир.
Не, Нурбану, ну ты видала, а? – трясет от пережитого Селима, — сходили поужинали, это мы еще не начинали отцовское наследство делить, а они уже разорвать меня готовы, на-ка плесни еще. Не, пусть подавятся и Манисой, и кольцом отцовским, заботливо для меня выпиленным, зачем мне такое счастье, пусть забирают!
Пока Локман, узнав смачные подробности от вездесущей прислуги, докладывает Сулейману, как прошла вечеринка в сарае Михримах, Нурбану пытается пробиться в апартаменты Хюррем, но бдящая интересы спящей хозяйки (а чего ей еще остается-то, регулы прекратились, теперь как раз и отсыпаться за все соннодефицитные годы) велит ей прийти утром, раз такое сверхсрочное сообщение.
Поутру Мустафа с женой тайком встречаются в безлюдном лесочке, как супруги Штирлиц-Исаевы в немецком кафе «Слон». Наблюдающий за ними Атмаджа, погруженный мыслями в предстоящее убийство, становится объектом внимания со стороны Ташлы и получает от него дельный совет не думать слишком много, потому как проблемы от этого не рассосутся, а мимических морщин добавится, плыви по течению и будь что будет, тем более все давно прописано за кадром укуренным дядькой-сценаристом.
Барбариска просит Мустафу оставить, наконец, столицу, как медом намазано тут каждую серию, и вернуться поскорее в глушь, в Саратов, дабы не ныкаться по кустам, как подростки. Мустафа уговаривает потерпеть еще немного, еще не все баулы со шмотьем, бижутерией, сладостями, и всем, что можно увезти со стамбульских базаров, упакованы.
Рустем, гонимый ревностью к Соколлу — новой звезде на политической сцене, оттянувшей на себя немалую толику лайков Хюррем, пытается загнать под свой каблук свежеиспеченного адмирала, пока не поздно, требуя докладывать о каждом своем шаге, будь то адмиральский мостик, либо сортир – не важно. Соколлу для видимости соглашается.
Долго думав и надумав, наконец, сделать выбор в пользу служения туманному будущему отечества, нежели благодарности к человеку, подарившему жилплощадь за просто так, базарная Чапман встречается с Явузом и сообщает ему полученную от невменяемого Сюмбюля информацию о тайной комнате Хюррем с Диванной прослушкой. Выслушав гексагеновую новость с невозмутимым выражением лица, ибо курьерам положено передавать, а не осмысливать полученное, Явуз спешит донести новость по назначению.
Атмаджа приходит за Барбариской, сообщая ей, что все готово, можно уезжать, не уточняя, правда, пункт назначения. И пока Барбариска накидывает на себя шаль, дабы не замерзнуть по дороге на тот свет, Мустафа своим хронически-гамлетовским видом вгоняет в тоску веселую вдову тетю Фатю. Что ж, племянник, ты невесел, буйну голову повесил? – вопрошает она, — если Соколлу тебе поперек горла, так не переживай, я его сделаю одной левой ляжкой, или еще каким органом. Да причем тут Соколлу, — вздыхает Мустафа, — когда между братьями уже начался мордобой, скоро и до поножовщины дойдет. Тьху ты, — отмахивается Фатьма, — да пусть хоть передушат друг друга, а ты сиди в стороне с попкорном и наслаждайся зрелищем. Да если уж начнется резня, забрызгает всех, отсидеться в зрительном ряду не получится, — трагично прогнозируя, анализирует Мустафа.
Тем временем Селим во сне видит себя идущим по полянке, в центре которой стоят на коленях в смирительных рубашках его султаноспособные братья. Находясь в привычном для себя состоянии птички-перепил даже во сне, Селим долго примеряется мечом к шее Баязида, как бы решая, с какого же места начать разделку своего любимого братца на фарш. Наслаждаясь зрелищем плаксивой предсмертной физиономии Баязида на фоне укоризненно-спокойного лица Мустафы, Селим, не успев снести невыносимо раздражающий его головной орган Баязида, получает нож в спину от улыбающегося Джихангира. Умирая под аккомпанемент безумного гоготанья всей братской троицы, Селим оживает наяву, и напугав Нурбану своими конвульсивными метаниями, велит охранникам подать его одежду, да поживее, мать вашу!
Заинтересовавшись тем, что Хуриджихан излишне задумчива и не вступает с тетушкой в доверительные беседы как раньше и, получив от той ответ, что тетушка тут ни при чем, просто карма такая, полученная в наследство от меланхоличной матушки, Фатьма узнает от калфы сногсшибательную новость, заставляющую потереть ручки в предвкушении скорой и окончательной расправы над Хюррем.
В лучших традициях сказочных ужастиков Атмаджа уводит Барбариску в лес, дабы освободить Мустафу, без его ведома, от отягчающих его брачных уз, а, следовательно, расчистить всей Османии дорогу к светлому будущему.
Нурбану завершает начатое накануне вечером и штурмом берет заблокированные Фахрией двери в апартаменты Хюррем, где в тот момент находится Михримах, рассказывающая о чудно проведенном накануне в кругу братьев вечере, попутно обвиняя в случившемся саму Хюррем и сбрасывая с себя всякую ответственность в собственной бестолковой организации примирения враждующих сторон. Остынь, я сама узбагою незбагойных, — грозится Хюррем, — это я еще не показала свои когти. (А также копыта и хвост, по версии современников). Ворвавшаяся Нурбану добавляет драйва, сообщив, что Селим направился к Сулейману с прошением об отставке с вставшей поперек горла манисской работенки. Чего? – выпала в осадок Хюррем.
Тем временем Фатьма Поттер отправляется на поиски Тайной комнаты, приведшие ее по подсказкам со стороны завербованных агентов к стене, возле которой не так давно был застукан ползающий на коленях Сюмбюль.
Хюррем перехватывает Селима на входе в Сулейманову обитель, и пока тому докладывают о желании рыженького лицезреть сиятельный лик могущественного старца, пытается убедить его отказаться от задуманного, потому как обратного пути уже не будет, и Мустафа имеет все шансы получить обратно тот пряник, который у него в свое время отобрали. Посмотрев на кипящую от осознания того, что «все, что нажито непосильным трудом — все погибло» © матушку совершенно безумным взглядом, Селим, игнорируя ее, проходит в святая святых Топкапинска.
Чего приперси в такую рань? — ласково встретил Селима евонный батюшка. Не вели казнить, вели слово молвить, — приступил Селим, — пришел я с челобитной об отставке своей с теплого, а в последнее время, очень горячего местечка, забирай обратно Манису, подавай мне самую тьмутараканистую Тьмутаракань, ибо все кому не лень понукают меня, как пса шелудивого, моей недостойностью занимать столь лакомый пост. Да ты охренел, — взбеленился Сулейман, — виданое ли дело – отказываться от царского джек-пота по собственной воле? Да лучше быть живым лузером, чем мертвым фаворитом, — аргументирует Селим, — вышлите меня, папенька, в Тьмутаракань, пока добры молодцы-мои братцы не разорвали меня на лоскутки от зависти. Прекратив этот набирающий обороты абстинентный бред мановением руки, Сулейман вызывает Локмана-секретаршу.
Вооружившись лампой, в которой, согласно традиционным восточным легендам, поселяются джинны и духи, Фатьма исследует стены в отдельно взятом на заметку квадрате. Заметив, что пламя свечи начало дергаться, как завсегдатай ночных клубов на танцполе, Фатьма довольна – вход в Тайную комнату найден, осталось прошипеть на родном парселтанге заветное «сим-сим», ну или поискать отмычку.
Завидев подтянувшегося к центру событий Мустафу, Хюррем выставляет ему претензии в том, что, благодаря его усилиям, ее детки готовы порвать друг другу глотки, — и хватит позиционировать себя как святую невинность, знаю о твоих шебуршаниях за моей кормой. Братьев я, так и быть, помилую, а Вас, дорогая мачеха, с зятьком Вашим Рустемом, пущу на колбасу, когда время придет, — торжественно пообещал Мустафа. А че это вы тут делаете? — подтянулись в горячую точку и Баязид с Джихангиром.
Устав от затянувшегося осмотра достопримечательностей в ничем не примечательном лесу, Барбариска тормошит увлекшегося по-сусанински гида, — ну сколько можно уже петлять, чего мы ищем-то или кого? Ладно, если женщина просит, — приступил к делу Атмаджа, — вот твоя шея, а вот мой нож, андестенд, крошка? Вот и смерть пришла, а я без макияжа, — подумала Барбариска, — значитца, братство велело избавиться от балласта? Ну давай, коли так, садюга, режь меня, только вот от пущенной династийной кровушки никаким «Ванишем» не отмоесся. Династийной? О_о, да барышня, кажись, подцепила династийный вирус, — подумав, отодвинулся подальше, чтоб не заразиться, Атмаджа. Аз есмь священное чрево, — вскинув голову, сообщила о своем интересном положении Барбариска.
Поняв, что высадить бетонную дверь в Тайную комнату не по силам даже Династии, Фатьма обращает внимание на притулившийся рядышком факел. Покрутив факельный жезл привычно-непринужденным движением, Фатьма неожиданно отмыкает заветную дверцу. Дождавшись, пока хрупкая калфа отодвинет плечом бетонный блок, Фатьма ныряет в открывшийся проем. Пройдя по застеночным коридорам и обнаружив слуховой аппарат, транслирующий в прямом эфире репортаж из Дивана, Фатьма испытывает психологический оргазм – Хюррем кирдык, окончательный и бесповоротный.
Собрав свое многочисленное шумное семейство, Сулейман напоминает для особо одаренных среди умственно отсталых, что назначил Селима в Манису по причине исключительных достоинств сего претендента на данный пост, и каждый шепоток-плевок-отрыжка по этому поводу будут восприниматься как личное оскорбление самого Сулеймана, а поскольку достопочтенное собрание не нашло в себе силы возразить открыто и в лицо, Сулейман добил присутствующих окончательно: Селим будет править Манисой, покуда жив сам Сулейман, приговор окончательный и обжалованию не подлежит!
Рыжие торжествуют, оппозиция в коллапсе… Автор: Татьяна Родионова /Cherry/
http://turkcinema.tv/serial-velikolepni … novoy.html